ежедневно в желудок-ров. Бойся Керзону в зубы даться — аппетит его за обедом склонен разрастаться. И глотка хороша. Из этой глотки голос — это не голос, а медь.
Но иногда испускает фальшивые нотки, если на ухо наш наступает медведь. Хоть голос бочкин, за вёрсты дно там, но толк от нот от этих мал. Рабочие в ответ по этим нотам распевают «Интернационал». Керзон одеждой надает очок! Разглаженнейшие брючки и изящнейший фрачок; духами душится,— не помню имя,— предпочел бы бакинскими душиться, нефтяными. На ручках перчатки вечно таскает, — общеизвестная манера шулерска́я. Во всяких разговорах Керзонья тактика — передернуть парочку фактиков. Напишут бумажку, подпишутся: «Раскольников», и Керзон на НКИД врет, как на покойников. У Керзона влечение и к развлечениям. Одно из любимых керзоновских занятий — ходить к задравшейся английской знати. Хлебом Керзона не корми, дай ему задравшихся супругов. Моментально водворит мир, рассказав им друг про друга. Мужу скажет: — Не слушайте сплетни, не старик к ней ходит, а несовершеннолетний. — А жене: — Не верьте, сплетни о шансонетке. Не от нее, от другой у мужа детки.— Вцепится жена мужу в бороду и тянет книзу — лафа Керзону, лорду — маркизу. Говорит, похихикивая подобающе сану: — Ну, и устроил я им Лозанну! — Многим выяснится в этой миниатюрке, из-за кого задрались греки и турки. В нотах Керзон удал, в гневе — яр, но можно умилостивить, показав долла́р. Нет обиды, кою было бы невозможно смыть деньгою. Давайте доллары, гоните шиллинги, и снова Керзон — добрый и миленький. Был бы полной чашей Керзоний дом, да зловредная организация у Керзона бельмом. Снится за ночь Керзону раз сто, как Шумяцкий с Раскольниковым подымают Восток и от гордой Британской империи летят по ветру пух и перья. Вскочит от злости бегемотово-сер — да кулаками на карту СССР. Пока кулак не расшибет о камень,